Новости
Про Юлю мы впервые узнали от певицы Кати Волковой: после отсидки в жодинской тюрьме она со свойственным ей юмором рассказывала о подругах по камере. В том числе упомянула про некую «русалочку», от лица которой девочки вели дневник:
«Был один охранник, который всё время ходил в балаклаве с дубинкой в руках. Очень громко и дерзко с нами общался, пытался показать свою власть, рылся в наших дневниках, вырывал страницы, придирался, но даже к нему мы старались найти подход. Завели «дневник русалочки» и написали там: «Сегодня я наконец-то смогла помыть голову, и теперь мои волосы такие же красивые, как глаза парня в балаклаве. Каждый раз, когда он смотрит на меня, то пронзает своим взглядом, вот бы все охранники были такие. Выйду — найду его во «ВКонтакте». Нарисовали балаклаву и сердечко».
Это не было желание «подружиться» с силовиками. Лишь попытка добиться условий, в которых худо-бедно, но можно прожить 12 суток.
Именно столько дали Юле-русалочке в первый раз. А потом добавилось дважды по 15. Как только Юля отмотала третий срок, мы поспешили взять у нее интервью: ведь, было дело, ее задерживали и через два дня после выхода на свободу.
— Мне 29 лет, я работаю в ивент-сфере… Правда, с учетом пандемии и того, что за последние три месяца я трижды была в тюрьме, трудно сказать, что я всё еще в ней работаю, — иронизирует девушка.
Юля совершила «трип» по всем знакомым белорусским тюрьмам: «проездом» была на Окрестина, сидела в Жодино, в Барановичах и в Могилеве.
— Впервые меня задержали в сентябре и дали 12 суток. В следующий раз меня забрали уже через два дня после выхода. Это, конечно, было неприятно. Я даже не успела сказать: «Вечер в хату». А в третий раз меня повязали на «Площади перемен» 15 ноября.
Юля смеется: «Стоило бы привыкнуть, но каждое задержание было для меня неожиданностью». И продолжает делиться богатым опытом:
— Устаешь сидеть все-таки. И по здоровью это бьет, и психологически непросто. Ты всё время живешь по их странным законам и на ходу пытаешься понять, как они работают.
Ну вы уже знаете про легендарного Митю-балаклаву (имя изменено. — Прим. редакции), который упоминается в «дневнике русалки». Катя Волкова, которая всегда фонтанирует идеями, в какой-то момент сказала: «Девочки! Им просто не хватает любви и нормального отношения». Было очень смешно, но мы решили попробовать.
Мы знали, что Митя-балаклава не сможет пройти мимо дневников, это была его слабость. И написали для него записочку.
И вот приходит проверка — нас выводят, строят вдоль стенки. Мы стоим, хихикаем и не можем успокоиться. Проверяющие заходят в камеру, и через пару минут Митя вылетает с запиской этой в руке и нецензурной бранью.
Когда нас запустили обратно, и двух минут не прошло, как мы услышали мужской хохот. Пошел, значит, читать — «с пацанами».
Открывается дверь, стоит Митя-балаклава, а за ним еще куча парней. Смотрю на них, и от смеха уже слезы стоят в глазах, еле держусь. Они такие: «Мусор надо выбросить?». Надо! Всем хорошо: и нам, что мусор выбросили, и им, что на русалочку посмотрели.
Юля признается, что после этого отношение Мити-балаклавы действительно изменилось, хотя до этого он был самым жестким охранником.
— Кажется, в этот же день он подошел к окошку с каким-то вопросом. И я, раз выдался такой случай, спросила: «А вы нас выведете на улицу?». Нас к тому времени уже четыре дня не отпускали на воздух. Он говорит: «Выведу, обещаю». И нам правда устроили прогулку!
Юля понимает, что в этом есть определенная деформация мышления: когда вещи, которые по сути своей — норма, становятся праздником и поводом для благодарности.
— Но что делать? Приходится искать к ним подход. Правда, трудно заставить себя это сделать. Например, первое, что я услышала, когда приехала в Жодино: «Ну, где, ***, эти бабы?». Я думаю: интересненько, кто тут такой дерзкий? Потом узнала, конечно, кто…
— Митя-балаклава?
— Ну а кто ж! (Смеется.)
У Юли счастливый склад характера, который позволяет с улыбкой вспоминать даже те моменты, которые абсолютно деморализовали бы других.
— На Окрестина нас встретили очень грубо. Сотрудник возмущался, что я смеюсь, а я еще пыталась ему объяснить, почему же мне так смешно. Просто он сказал «руки за спину», а я вместо того, чтобы их вниз опустить, зачем-то подняла вверх. Девочки начали хихикать, и я расхохоталась. А он начал кричать: «Это вам не санаторий, вы тут смеяться не будете». Я ему снова: «Ну вы ж поймите, почему я смеюсь…».
Нет, на самом деле всё было сносно. Во многом благодаря женщинам, которые были рядом. Сидеть с такими людьми — это честь, — говорит Юля и тут же добавляет важное: — При этом нужно учитывать, что мне просто повезло. Опыт может быть совершенно противоположным. Кажется, в психологии это называют «ошибкой выжившего».
Везение Юлии, конечно, было относительным:
— В Барановичах первое ощущение от камеры было таким: нас заселили в какой-то барак, и теперь нужно придумать, как тут жить.
Я слышала впоследствии от волонтеров, что это постройка начала двадцатого века, очень старое и ветхое здание. Очень сырое. Мы просыпались и видели, что по двери и стенам текут капли воды, постельное белье постоянно было влажным, одежда, которую снял с себя на ночь, к утру становилась мокрой. И это мы были на солнечной стороне — каково было другим, не представляю.
В Могилеве Юле тоже было не слишком весело: там она даже в карцере умудрилась посидеть.
— Мы всё шутили поначалу: «У нас тут так зрение упало, знаете ли. Не видим прогулок и чая». А воздух и горячая жидкость были очень нужны: многих девочек этапировали из Жодино, где они уже успели подхватить коронавирус.
Но нет, «не положено». Тогда мы написали на листике: «Требуем чая и прогулок» — и повесили его, предварительно подписав. В течение суток листок игнорировали.
Тогда я не выдержала и дорисовала красную полоску на белом листе. И, вы знаете, они заметили! (Смеется.)
За два дня до моего выхода говорят: «Собирайте все вещи и выходите!». Отправили вниз на проверку, где cразу началось: «Михайлова, вы понимаете, что вам крышка? Знаете за что?».
Нет, говорю, откуда бы мне знать. Я даже плохо понимаю, почему я тут сижу.
Угрожали вернуть меня на Окрестина. Это меня не сильно испугало. Говорю, мол, отправляйте, пожалуйста, мне там понравилось.
Тогда новое решение: «Снимайте куртку — мы вас отправляем в карцер». Я куртку снимать отказалась — наоборот, надела на себя всё, что было, и еще Библию с собой взяла — другую литературу туда нельзя.
Что вам сказать про карцер… Такой очень скромный одноместный номер. Наверное, должно давить на психику, что не с кем поговорить. Но так как я сидела в третий раз, изобилие общения меня уже утомило. Одной мне было хорошо. Лучше было бы только с моими вещами.
Юлия признается, что, возможно, ее чувство юмора и легкое отношение ко всему не только помогали ей, но и действовали на нервы тем, кто принимал решения о том, как она проведет недели своей жизни.
— Когда меня судили в третий раз, судья попросил меня перестать улыбаться, чтобы я не мешала ему работать. Но я не могла перестать улыбаться. Не облегчила, получается, человеку задачу.
Ничего смешного в новом сроке, конечно, не было, но я не могу без улыбки относиться к тому, что происходит в суде.
Юля добавляет, что ее очень греет безусловная поддержка семьи, которая не осуждает девушку за ее жизненную позицию:
— Все члены моей семьи разделяют мои взгляды. Правда, просят быть осторожней и беречь себя. Я, конечно, стараюсь, но пока у меня не очень хорошо выходит. Возможно, я приглянулась кому-то из тех, кто всё время меня забирает! (Улыбается.)
На Окрестина очень смеялись, когда я снова приехала. Я была полностью подготовлена — с рюкзачком, где всё необходимое. Реакция была такой: «О, а ты у нас была! Смотри, уже с вещами! Как на ПМЖ».
В общем, я там своя — и не могу сказать, что это меня радует.
Мне ведь страшно каждый раз, когда я выхожу. Мне не хотелось в тюрьму ни в первый, ни во второй, ни уж тем более в третий раз.
Но, знаете, я гораздо больше боюсь того, что будет, если ничего не изменится, чем того, что происходит со мной сейчас. Кажется, после смерти Романа я поняла, что есть вещи важнее, чем мой страх.
