Новости
Еще недавно Валерия с супругом были абсолютно счастливы и готовились к рождению второго ребенка. Но на плановом скрининге врач сказал: сердце малыша больше не бьется, беременность замерла. И мир для них перевернулся.
Вспоминать об этом Валерии очень непросто, но она нашла в себе силы, чтобы рассказать свою историю. Во время нашей беседы женщина несколько раз повторила: делает она это не ради жалости, а для того, чтобы помочь другим.
О том, как пережить потерю и бестактность, а еще почему Валерии кажется важным говорить о своем горе, а не замалчивать его, — в ее монологе.
«Я слушала сердцебиение чужого ребенка, зная, что сердце моего уже не бьется»
— Это был первый скрининг. На УЗИ ехала как на праздник, думала: наконец-то я увижу своего ребенка, услышу стук его сердца, возможно, узнаю пол. Я даже представить себе не могла, что все обернется так.
Я лежала на кушетке и отвечала на вопросы медсестры — она заполняла медкарту, когда врач попросила повернуться. Я посмотрела на монитор и стала улыбаться: там был мой малыш, уже почти сформированный человек. И в этот момент я услышала: «Извините, но сердцебиения нет, беременность замерла».
Все, что происходило дальше, помню плохо: у меня был шок. Кажется, я даже не вытерла гель для ультразвука, просто выскочила из кабинета, ничего не спрашивая — голос будто исчез.
Через пару минут мне вынесли результаты исследования и сказали срочно ехать к своему врачу, потому что «от этого нужно избавляться». Я отошла подальше от кабинета — в коридоре своей очереди ждали другие беременные, я не хотела их волновать — и разрыдалась.
Когда удалось хоть немного прийти в себя, я позвонила мужу: он был в другом городе на сборах. Сказала ему: «У меня замершая беременность». Но он, естественно, ничего не понял. «И что теперь делать? Почему ты плачешь?» Пришлось сказать прямо: ребенок мертв.
Валерия берет паузу: несмотря на то, что она работает с психологом, вспоминать об этом ей по-прежнему тяжело, и ей трудно сдержать слезы.
— Наконец я вышла из клиники. Села в машину, собралась ехать в другой центр на повторное УЗИ — что, если здесь ошиблись? — и вдруг осознала, что обнадеживать себя не стоит. Вряд ли это ошибка.
В тот же вечер я оказалась в женской консультации. Но к врачу меня даже не пригласили. Мне не собирались объяснять, что со мной происходит и что делать дальше. Медсестра просто забрала мою выписку из клиники и сказала: «Сидите». Так я и сидела в коридоре, рыдая, пока мне не вынесли направление в больницу.
Позже меня все же позвали в кабинет — нужно было оформить документы. В смежном помещении беременной делали КТГ (исследование, на котором определяют частоту сердечных сокращений плода. — Прим. LADY). Пока я заполняла бумаги, медсестра зашла туда, чтобы поменять ленту, и оставила дверь открытой. Это было ужасно: я сидела и слушала сердцебиение чужого ребенка, зная, что сердце моего уже не бьется.
На следующее утро я уже была в больнице. Там ко мне в палату пришла врач — и, если честно, она была одной из немногих медработников, кто отнесся ко мне по-человечески: рассказала о диагнозе, пояснила, что со мной будут делать, и пригласила ко мне психолога, с которой я проговорила почти час.
Когда психолог ушла, я снова заплакала. И плакала до тех пор, пока не осталось ничего, кроме страха перед операцией.
А потом все закончилось.
«Они лишь обесценивали мое горе»
— Эта история открыла мне глаза на две вещи. Первая: у нас мало кто знает, что такое замершая беременность. Подруги, родственники, коллеги — практически все спрашивали, что это значит. Вторая вещь: многие люди не умеют быть тактичными и проявлять сочувствие.
О том, что я беременна, знали все. Я не из тех людей, кто молчит до последнего и не покупает вещи заранее. Как только стало понятно, что я в положении, я построила планы на год вперед: выбрала кроватку, коляску, имена для мальчика и для девочки (в этот момент Валерия впервые с начала нашей беседы улыбается. — Прим. ред.). Да, кому-то это покажется странным и неправильным, но я не верю в сглазы и считаю, что радостью нужно делиться — даже несмотря на то, как все обернулось.
В общем, когда я попала в больницу, стало понятно: придется всем все объяснять.
Мне было очень страшно. Особенно в тот момент, когда я узнала, что скоро меня выпишут. Там, в больнице, посещения были запрещены из-за ковида, и я построила себе вакуум, могла не отвечать на звонки и сообщения. А теперь нужно было встретиться с миром, с людьми — и это меня очень пугало.
Все спрашивали, как я. Теперь я ненавижу это вопрос: «Как ты?». Как вообще может чувствовать себя женщина в моем положении? Мне казалось, эта боль всем очевидна. Но на самом деле ее никто не понимал.
Кто-то говорил: «Успокойся, не плачь». Это очень раздражало — почему я должна прятать свои эмоции? Еще мне многие говорили: «Ну ничего, ты же молодая, еще родишь». Я-то рожу, но сейчас это неважно, ведь я потеряла ребенка!
А некоторые врачи в ответ на мой вопрос «почему?» говорили, что это естественный отбор, мать-природа решила избавиться от собственной ошибки.
То, что люди не умеют сопереживать, быть тактичными — большая проблема. Я понимаю, что меня хотели поддержать, но, к сожалению, вместо этого многие просто обесценивали мое горе. Все, что хочется в такой момент услышать: «Если нужно, я рядом». Или вовсе не слышать ничего.
«Никто не может найти причину»
— О том, что стало причиной произошедшего, я до сих пор не знаю. У врачей нет ответов. Повлиять на замирание беременности могла масса факторов: экология, генетика, гормоны… Даже ковид, который мы с мужем перенесли этим летом. Я спрашивала в больнице: «Это может быть причиной?». Мне сказали: «Да, многие после ковида теряют беременность, но установить связь мы не можем».
Это, наверное, самое ужасное: никто не может найти причину и помочь это предотвратить.
При выписке мне дали целый список обследований, которые нам с мужем предстоит пройти, прежде чем вновь планировать ребенка. В нем масса тестов и анализов, и я никак не могу понять: почему все это нам предлагают сделать после того, как произошло непоправимое, а не до?
Я следила за своим здоровьем, наблюдалась у гинеколога, но врач ни разу мне не сказал: проверь еще вот это и вон то, сдай анализы заранее платно. Все, что мне рекомендовали, — обследование по факту беременности. Но и в нем, выходит, нет смысла: результаты анализов на гормоны, которые могут повлиять на вынашивание, в государственной поликлинике приходят лишь спустя месяц. За это время может случиться всё что угодно, и ты не сможешь спасти своего ребенка — хотя, возможно, шанс был. Я не могу избавиться от этой мысли.
Я, к слову, свои результаты так и не получила.
Почему в женских консультациях висят огромные плакаты «Сохрани ребенка» и «СПИД — это…», но нет ничего о замерших беременностях? В больнице мне сказали: в Беларуси около 20% беременных получают такой диагноз. Это высокий процент, но говорить о том, что так бывает (и, к сожалению, довольно часто), в обществе почему-то не принято.
Как и не принято обращаться к психологам и психотерапевтам — и это ужасно, ведь без посторонней помощи можно просто сойти с ума от горя. Я взываю ко всем, кто пережил похожий опыт: не стесняйтесь обратиться к специалисту.
Об этом нужно говорить. Врачам — своим пациенткам. Женщинам, которые это пережили. — своим подругам, родственникам, старшим детям. Я сказала сыну: малыш не смог вырасти. И считаю, что говорить о проблеме, а не замалчивать ее — правильно.
Да, знание не поможет принять потерю. Но если женщины будут знать: так бывает, — они, возможно, не станут винить в случившемся себя. Мысли о том, что я могла стать причиной смерти своего ребенка, — вот что меня до сих пор убивает, с чем я до сих пор не могу справиться. Я не хочу, чтобы другие мамы столкнулись с этим разрывающим чувством.
И именно поэтому я рассказала свою историю.
